К 5-летнему юбилею, который 21 ноября отметит макеевский храм Архистратига Михаила, артель иконописцев под руководством Виктора Павлова окончила работы над его росписью. Приходя на богослужение, невозможно удержаться от восхищения, которое вызывают искусно, с любовью прописанные евангельские сюжеты, украсившие стены заводского храма, ставшего родным для многих макеевских коксохимиков. Иконописец, на счету которого – десятки расписанных храмов в разных городах Украины и даже Польши, рассказал о своей работе.

– Виктор Иванович, как вы пришли в иконопись?

– В жизни человека имеет большое значение то, как он провел свое детство, юность, в какой семье воспитывался. Я проживал во Владимирской области, это центральная, историческая часть России, богатая памятниками старины. Три года я учился в школе в Суздали, там очень много монастырей, древних храмов. Это было время, когда практически все церкви были закрыты, заколочены. Пацанами мы в них бегали. Я с детства любил рисовать, но впечатлений набрался именно в то время, когда рассматривал росписи в старых заброшенных храмах. Помню 68-й год, тогда я впервые посмотрел кинофильм “Фантомас”, и вы не поверите, где – в Георгиевском соборе, центральном храме города Гусь-Хрустальный! Это огромнейший храм: красивейшая мозаика, позолота, росписи, “Страшный суд” Васнецова… И до сих пор он не функционирует как церковь, там сейчас музей хрусталя. В центральном алтаре, где должен находиться престол Господень, стоит хрустальное дерево. Трудно выразить словами, настолько меня будоражило всё, что я там видел, было просто недосягаемо. Думаю, в совокупности это и повлияло на мое желание стать иконописцем.

– Оно было как-то сопряжено с верой?

– Я был крещен, носил крестик, но веры как таковой не было. Мама была верующая, у нее стояли иконки, она молилась, и всех нас, пятерых детей, крестили до того, как нам исполнился год. Идеология в то время была настолько жесткой, что мама снимала с меня крестик, когда вела в детский сад. Уже взрослыми мы, бывало, ходили в храм, но просто так, за компанию: все идут, и я иду – как стадо овец без пастуха. Духовников у нас тогда не было, их притесняли так, что пастырям было не до овец. И только в конце 90-х годов я начал ходить в храм уже осознанно: исповедоваться, причащаться, и даже завершил Таинство Крещения, поскольку в детстве меня крестила одна женщина, и обряд был неполным. Я родился на драге, на золотых приисках в Амурском крае, и крестить детей там было особо некому.

– В то время можно было выучиться на иконописца?

– Иконопись привлекла меня сначала как направление искусства, а особенно интересовала монументальная живопись, то есть роспись. Когда я учился в художественном училище во Владимире, изначально не знали, как назвать нашу специализацию. Мы изучали технику лаковой миниатюры: палех (кстати, палехские иконы были одними из первых на Руси), мстёру, народный промысел. Но мы изучали и монументальное искусство, византийский стиль. Когда мы окончили училище, была введена новая специальность. Нам нашли название – разрисовщики сувениров.

– Вы пишете преимущественно в византийском стиле?

– Если углубиться в историю, то становится понятным, что приход христианства на наши земли напрямую связан с Византией, оттуда пришла к нам и первая икона. Поэтому византийский стиль является основой, фундаментом иконописи. Я думаю, именно потому многие иконописцы, блуждая, в конце концов приходят к нему и воспринимают в большей степени эту технику. Но и привносят в нее что-то новое, в соответствии с желанием заказчика. Люди ведь любят, чтобы было красочно, ярко. Мы как-то писали в Польше, расписывали в каноне очень большой алтарь (250 кв. м), но в процессе работы нас попросили делать цвета насыщенными, яркими. А в Византии использовали всего четыре цвета. Да и Рублев тоже только четыре цвета брал, и все. Сейчас нет монохромности, мы используем множество цветов. Правильно это или нет, будут нас судить позже.

– Вы используете в росписи элементы других стилей?

– Да, конечно. Если вы побываете в донецком храме Рождества Христова в сквере в районе “Золотого кольца”, то увидите, что мы расписали его в стиле, приближенном к греческому – более жестком, контрастном, чем русский. А в храме Спаса Нерукотворного в Горловке, поскольку он построен в русском стиле, мы использовали рублевскую технику, в ней более мягкие цвета и линии.

– В чем состоит принципиальное отличие письма в каноне от реалистического изображения?

– В мирской живописи возможно свободомыслие. Но посмотрите, к чему оно привело – к “Черному квадрату” Малевича. Иконописец – не творец, потому что Творец у нас один – Господь. Иконописец, если это угодно Богу, пишет лики, отражая не душевную часть сущности, но духовную. А мирская живопись не имеет той духовной глубины, она написана эмоционально.

– Существует ли в иконописи такое понятие, как вдохновение?

– Во-первых, для того, чтобы начать расписывать храм, сначала получаешь архиерейское благословение. Это и является отправной точкой. Получая благословение митрополита или епископа, получаешь Божье благословение. Таким образом ты уже настраиваешься на работу, и закрепляешь этот настрой, естественно, молитвой.

– У вас есть любимые работы (храмы)?

– Каждый храм для меня интересен по-своему. Работая над проектом, я полностью погружаюсь в атмосферу храма, его историю, а также в историю святого или события, в честь которого он освящен. Можно сказать, становлюсь экспертом в каждом отдельном случае. А когда уже заканчиваю работу, вижу нюансы, что где-то что-то можно было сделать и иначе. Но это говорит лишь о том, что художник совершенствуется, развивается. Если я почувствую, что восхищаюсь своей росписью, значит, я уже остановился, умер как художник.

– Где и как вы находите сотрудников для вашего коллектива?

– Зачастую приходят студенты художественного училища, художники-дизайнеры, художники-живописцы и просятся ко мне поработать-поучиться. Это является для них школой иконописи, так как в Украине на сегодняшний день этому нигде не учат. Если я вижу, что есть большое желание работать и учиться, а это для меня главное, я беру художника, даю ему испытательный срок – кому месяц, кому три, а кому и полгода. Бывает, некоторые спустя время понимают, что это не их призвание, и сами уходят.

– Является ли необходимым условием, чтобы художник был верующим?

– Обязательно. Но я не имею морального права отказать человеку неверующему, если вижу, что этот художник может стать хорошим иконописцем и в то же время верующим. Бывает и так, что человек приходит к нам атеистом, но потом, когда видит, как мы вместе ходим по праздникам исповедоваться и причащаться, молимся перед едой и после, постепенно присматривается, втягивается, постигает веру. А бывает и наоборот: человек крещен, носит крестик, но очень далек от веры. Я в таких случаях вспоминаю себя. Сейчас очень много блуждающих людей, и им нужно каким-то образом помочь найти дорогу в храм.

– Чем вам запомнилась работа над росписью заводского храма?

– Я впервые работаю над храмом, освященным во имя Архистратига Михаила, поэтому для меня некоторые сюжеты раскрывались впервые. И самое главное, что меня радует в таких храмах, как Свято-Михайловский на МКХЗ, или, к примеру, храм Игнатия Мариупольского на ДМЗ – они построены в таком месте, что любой заводчанин по пути на работу или домой может зайти туда хотя бы на минутку. Конечно, такой храм сразу становится особенным – для каждого человека, не только для меня. Мне нравится видеть, как заходят простые люди, настоящие работяги, чтобы помочь по храму или просто помолиться. Они всегда по-простому, прямо спрашивают, если чего-то не знают: “Покажите, где находится Божья Матерь”, или “Мне нужно увидеть Николая Чудотворца”. Один раз пришли, второй – получают знания, обогащаются духовно. Мне это очень импонирует!