В теории…

От апостолов мы получили заповедь: «Всегда радуйтесь» (1 Фес. 5:16). Этот завет апостол Павел ставит вровень с заповедями о непрестанной молитве и всегдашнем благодарении Господу. Для христианина быть радостным является волей о нем Господа, но в то же время от Господа нашего мы слышим и такие слова: «В мире скорбны будете, но дерзайте, ибо Я победил мир» (Ин. 16:33). О какой же радости здесь идет речь? И о какой скорби?

Для того чтобы в этом разобраться, необходимо помнить, что христианин — прежде всего тот, кто следует за Христом. Мы также помним, что апостолы, следуя путем Христа, испытывали величайшие скорби: гонения, голод, их жестоко избивали, предавали пыткам, практически все закончили свой земной путь в венцах мучеников… и были радостны!

Какая это, наверное, великая радость — быть благодарным Богу за все, что с тобой случается. Из толкования Феофилактом Болгарским этого отрывка Священного Писания становится понятно, какой именно радости ждет от нас Господь: «Если человек воспитан так, что никому не мстит за себя, напротив, даже благодетельствует человеку, причинившему печаль, то откуда же может проникнуть в него жало скорби?»

И правда, откуда? Та скорбь, о которой говорил Господь — внешняя, именующаяся в церковном обиходе «искушением». Это конкретные мучения (физические или душевные), причиненные нам ближними по попущению и промыслу Бога о спасении наших душ. Преимущество христианина в том, что эти «скорби» не уменьшают в нем радости, а совершенно наоборот — преумножают ее. Преимущество христианина в том, что он знает о жизни вечной, о вечной радости бытия с Богом, зачатки которой чувствует еще пребывая в теле, отягощенном болезнями и грехами. Он знает, что нет зла в мире кроме греха, он живет, терпит, радуется и надеется услышать однажды: «Хорошо, добрый и верный раб! В малом ты был верен, над многим тебя поставлю; войди в радость господина твоего» (Мф. 25:21).

Христианин живет для жизни вечной, а человек, далекий от Христа, живет ради земных «радостей», которые находит в удовлетворении греховных страстей. Да и то, что это за радость на малое время? Сколько не питай страсть, ей все мало, да и жизнь человеческая так коротка — пшик, и нет ее. Радость о Боге не зависит от погоды, от того, что сказал случайный прохожий, от скорби, которую может причинить самый близкий человек.

Радость о Боге непостижимым образом сочетается с плачем о своих грехах или даже о грехах ближних. Христианину хорошо знакомо, что такое «радостотворный» плач, когда радость рождается от слез покаяния. Радость — это величайшая свобода, торжество победы Господа над грехом мира, призыв к мужественному терпению поношений, следуя путем Христа. Радость христианина можно заключить в коротких словах молитвы, произносимой нами несколько раз в день: «Да будет воля Твоя».

…И на практике

Каждый верующий имеет свой личный, сокровенный опыт познания радости духовной жизни — жизни человека верующего, стремящегося весь свой путь подчинить воле Божией. Эта радость складывается как из каждодневных маленьких открытий, так и из глобальных, всеобъемлющих ощущений, которые и описать-то не всегда хватит слов. И опыт этот в каждом отдельном случае уникален и неповторим, но одновременно и един для всех верующих. Ведь в сумме всех слагаемых он всегда означает одно — радость от личной встречи с Богом, к которой ведут множество крутых ступенек, периодов спадов и взлетов.

Когда-то давным-давно, в беззаботную студенческую бытность, мы с друзьями затеяли своеобразный «богословский» спор во время одной из ночных кухонных посиделок. Вернее, инициатором разговора выступила я, поскольку мои сомнения в вопросах веры требовали тогда немедленной сатисфакции. Чтобы получить наиболее убедительные доказательства того, что я уже на тот момент смутно начинала ощущать, я приняла в этом споре сторону воинствующего атеиста, а двое друзей, открыто исповедующих православие, с охотой взялись привести контраргументы этой позиции.

Признаюсь, я собиралась немало позабавиться, приготовившись наблюдать их наивные попытки внушить мне «бабушкины россказни» о вере и Боге. Но произошло непредвиденное. Все мои «блестящие» выпады вдребезги разбивались о какую-то невиданную глыбу. Мои друзья терпеливо, с улыбкой, словно малому ребенку, разъясняли истины, против которых любые мои философские выкладки оказывались бессильными.

Возникало странное ощущение, что они говорят даже не совсем от себя, и вовсе не прилагают никаких усилий, чтобы обдумывать свои слова, будто бы дух какой-то великой и всеобъемлющей мудрости говорил в этот момент за них. И только гораздо позже, читая Евангелие, я встретила так поразившие меня строки: «Итак положите себе на сердце не обдумывать заранее, что отвечать, ибо Я дам вам уста и премудрость, которой не возмогут противоречить ни противостоять все, противящиеся вам» (Лк. 21:14-15).

Таким образом, не успев даже толком ничего возразить, я была повержена в пух и прах. Поскорее ретировавшись в спальню, я от бессилия разрыдалась в подушку, и первые лучи восходящего солнца высветили то, чего я никак не ожидала обнаружить в тот момент. А именно необыкновенную радость, прежде не знакомую мне. Радость и одновременно глубочайшее облегчение от того, что я проиграла в этом споре. Радость от ощущения, как будто бы удалось вдруг нащупать что-то самое важное: как будто бы после многих лет скитаний в темноте наконец нашел путь, ведущий домой. Счастье от удивительного открытия, впервые в жизни ощутив, какими освобождающими и утешающими могут быть слезы покаяния.

А как можно забыть момент, когда впервые становишься свидетелем отчетливого и несомненного действия Божественной благодати? Возвращаясь однажды солнечным зимним днем в промороженном насквозь трамвайчике и прислушиваясь к внутренним ощущениям после Таинства Крещения, куда по моей просьбе меня отвела подруга, присутствовавшая на кухне в ту памятную ночь, я совершенно неожиданно осознала одну вещь. Глядя на ослепительно белый снег, застилающий все вокруг, я вдруг поняла, что впредь никогда снова не смогу как прежде разглагольствовать о необходимости, целесообразности и невозбранности употребления в речи обсценной, или, проще говоря, нецензурной лексики, сотрясая при этом дипломом по лингвистике для пущей убедительности — дескать, право имею!

Будто бы по мановению волшебной палочки за какой-то час в моей голове произошли изменения радикальные настолько, что, вернувшись домой, я не смогла приступить к чтению так горячо любимых прежде французских экзистенционалистов, вызывающих теперь лишь то, название чего некоторые из них давали своим произведениям — тошноту.

Как странно было обнаружить, что единственное пригодное для чтения, оказавшееся в моей комнате в тот день, были пара выпусков епархиального журнала, которыми меня снабдили в храме в нагрузку к свидетельству о Крещении. Я совершенно точно знала, что еще накануне не осилила бы и страницы этого невыносимо скучного нравоучительного чтива, а теперь, тщась сиюминутно утолить неведомо откуда возникший голод, жадно глотала статью за статьей, которые повествовали о Христе, христианских подвижниках и жизни церковной.

Потом, конечно, случалось еще много больших и малых жизненных и духовных радостей, связанных с верой и Церковью. «Крылья неофита», на которых летаешь первый год-два, иногда смущая, а когда и веселя близких и родственников. Первое осознанное Причастие, после чего вновь накатывает очередная мощная волна осознания, что не сможешь больше относиться ко многим вещам так же, как прежде.

Ощущение того, что огромная бездонная дыра в груди, мучительным сквозняком зиявшая в течение двадцати трех лет, наконец испуганно начинает затягиваться. Неожиданно пришедшее чувство, о котором так много читал, но никогда не испытывал на собственном опыте — осязание полноты жизни во Христе. Так же внезапно, ночью, перед сном посетившее понимание того, какая это великая радость — свобода выбора, которую нам дарует Господь. Начинаешь постепенно постигать, насколько все-таки удивительные люди эти православные, делающие свободный выбор поститься более 250-ти дней из 365-ти в году, выстаивать многочасовые богослужения, мучительно ограничивать себя во всем, к чему наиболее привязан, — и все только ради того, чтобы хотя бы на йоту стать ближе к Богу. Да и как объяснить человеку нецерковному, что такое радость от ожидания поста — ведь ты уже наверняка знаешь, насколько легче в эти дни становится оторвать взгляд от земли и обратить его к Небу.

Как тиха, спокойна и благодатна радость того дня, когда впервые отчетливо ощущаешь правдивость слов Евангелия о том, что все мы дети Отца нашего Небесного, Который непрестанно заботится о нас. Очередное поразительное открытие: трудности и тяготы вдруг перестают быть непреодолимым препятствием, но превращаются в ценное средство к прозрению своих пороков и слабостей, и одновременно — путем и поводом к их преодолению, с любовью дарованными нам самим Господом.

Идя за Христом, непременно знаешь, что каждый новый день несет новые прекрасные открытия. Преподобный Серафим Саровский встречал всех словами: «Радость моя! Христос Воскресе!» В этом коротком приветствии сокрыта великая отрада всех христиан — любовь к ближним, в каждом из которых день за днем учишься видеть прежде всего образ Божий, а не страсти и пороки, застилающие Его от наших глаз. Таким приветствием святой также каждодневно возвещал радость о Воскресении Христа, пасхальную радость, отблески которой каждый верующий носит в сердце с того самого дня, когда впервые услышал о Благой вести.

Анна Балакай, Наталья Азаренко